Ты меня поцелуешь

Это не стих и не отклик
это попытка технической корректировки вот этого стиха

Я тебя поцелую стихами (вторая попытка).
Автор: Shadyia

Я тебя поцелую стихами
И легонько коснусь дыханием.
Разукрашу цветными снами
Твою жизнь через все расстояния.

И будут травы пахнуть дурманом
В росе купаясь перед рассветом.
И ты увидишь , как за туманом
Тихонько Осень ласкает Лето.

С гитарой вместе петь станут птицы,
А ветер вольный подарит свежесть .
Ах, как нам мало “в руках синицы”,
“Журавлик в небе” как неизбежность.
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Ты меня поцелуешь стихами
И легонько дыханьем коснёшься
Ночь в окрас разноцветными снами
И теплом, как от летнего солнца.

Травы росные пахнут дурманом
Я, в росу окунусь пред рассветом.
И увижу, как, там, за туманом
Осень гладит ершистое Лето.

Под гитару откликнутся птицы,
Ветер вольный дарующий свежесть .
Где-то в прошлом остались зарницы,
Обусловленность, как неизбежность

обложка:
https://i.yapx.ru/BRdy.jpg
https://i.yapx.ru/BRdw.png — Michelle Youmans

http://vk.com/rhagastismongoliana — паблик автора

Ян Рёвон из тех, кто может забыть про собственный день рождения, но никогда не позволит себе пропустить праздник человека, который самый настоящий волшебник. Без преувеличений. У Рёвон в календаре этот день обведен всеми фломастерами, какие только у нее в доме есть, на мобильном стоит куча напоминаний, но все это скорее формальность, потому что Ян помнит все и так. Каждый год, ложась в постель двадцать пятого ноября, она думает о том, что следующей ночью урвать кусочек сладкого сна не получится. Но оно точно того стоит, ибо этот день особенный — двадцать седьмого ноября самому лучшему и светлому человеку в ее жизни исполняется целых двадцать четыре года.

Рёвон никогда не покупает ему ничего заранее: они вместе обходят магазины, и девушка попросту заставляет его тыкнуть в понравившуюся вещь. «Да я даже в детстве не мог позволить себе купить все-все, что пожелаю», — со смехом говорит он как-то, и его глаза светятся неподдельной и детской радостью. Рёвон иногда думает, как он все еще не захотел от нее крутую машинку с пультом управления. Он ведь еще совсем ребенок, реагирует на все так, словно ему не двадцать четыре, а лет пять как максимум.

Это что-то вроде традиции: каждый год Рёвон ждет его у подъезда ровно в двенадцать часов ночи, а потом они вместе гуляют по всему Сеулу, и Ян делает все, чтобы его настроение в этот день не падало и держалось на высоте ста этажей. Она печет ему большой красивый торт с конфетами — шоколадный, как будто бы обернутый батончиками Mars`а и посыпанный M&M`s. И он каждый раз уплетает его так, словно не было и нет ничего вкуснее.

Только в этот раз Рёвон боится не успеть: у нее университетская практика в Шанхае, а сегодня уже двадцать шестое. Он там совсем один: родители в другой стране, полные забот и слишком занятые своей жизнью, максимум — придет сестра с парой-тройкой друзей, но у них никогда не получается веселить Чанёля так, как это выходит у Рёвон. Он всегда ждет ее у окна в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое, как будто бы она тот самый Санта Клаус, пообещавший за хорошее поведение игрушки и сладости.

Шанхай может подождать, Рёвон ни капли не сомневается, однако билет покупает с трудом — сначала ей говорят, что на сегодня больше ничего нет, а потом звонят, и оказывается, что один из пассажиров по личным причинам не летит сегодня в Сеул. Для Рёвон это как улыбка фортуны, поэтому она несется со всех ног в аэропорт и получает возможность ближе к одиннадцати вечера быть дома, рядом с ребенком, которому будет двадцать четыре.

— Ты только подожди чуть-чуть, Пак Чанёль, — взволнованно шепчет она и вздыхает.

Посадку объявляют позже, чем ожидалось, и теперь Рёвон охватывает ярое желание иметь поттеровскую метлу Молнию, чтобы махнуть в небе и кометой ринуться в Сеул. Пак Чанёль для нее уже давно не друг, но и не старший брат. Что-то явно большее. Когда-то давно в школе она была в него влюблена, но, будучи человеком сильным, задавила свои чувства, как клопов, ибо не могла тогда надеяться на взаимность. Однако они подружились, и вот Рёвон уже седьмой год рядом. Полумертвые-полуживые бабочки внутри иногда обжигают прежним огнем, но Ян старательно давит в себе все.

Поездка в Сеул кажется тревожной, тугой, изнурительной и долгой. Рёвон на месте еле сидит, мозги плавятся в шуме и гаме, и хочется скорее домой, к Чанёлю, в его теплые и стальные объятия. И чтобы тихо было. Самолет приземляется наконец-то, но теперь приходится проходить паспорт-контроль, искать свой скудный багаж и со всех ног нестись к такси, что поджидают приехавших у аэропорта. Рёвон торопливо называет адрес, залезает внутрь и надеется, что они доедут как можно быстрее. Но в городе, как ни странно, пробки, а стрелка на часах уже показывает одиннадцать тридцать.

Весь вечер кажется Рёвон шумным, спешным, смутным и очень длинным. Она мысленно подгоняет таксиста и, когда наконец машина останавливается у нужного подъезда, вздыхает с явным облегчением, пусть уже и за полночь. Выбравшись из автомобиля и заплатив, Ян поднимает голову кверху — в окне Чанёля нет света, ничего не видно, и ей становится тоскливо: сердце падает куда-то в пятки от чувства, что не дождался, расстроился и уснул. И никто его не обнял, за уши не потянул, в щеки не поцеловал, с днем рождения не поздравил. Внутри страхи рвут все в клочья.

Рёвон влетает в дом (ключи от квартиры у нее, конечно же, есть), несется на всех парах, держа в руках свою сумку. Торта у нее нет — покупать не хотелось, Чанёль магазинную выпечку не любит, а испечь времени не было. И из-за этого очень уж хочется плакать. Но Рёвон берет себя в руки и, оказываясь на нужном этаже, торопливо, не попадая в замок и кряхтя — руки-то дрожат, открывает дверь, врываясь в темное помещение. Света нет, царит полумрак и тишина. Рёвон стоит так некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте, а потом бросает сумку на пол и направляется в спальню. Кровать расправлена, но вот Чанёля там нет. Рёвон по очереди включает свет в каждой комнате и в конце концов находит парня на кухне — сидит за столом и… спит.

Рёвон усмехается. Неужели ждал, несмотря на то, что она была в другой стране и едва ли могла приехать? Ян улыбается — слезы вновь копятся в уголках глаз, но она их смахивает, достает из кармана хлопушку, купленную у аэропорта в Шанхае в ожидании новостей о билетах, и взрывает ее.

— С днем рождения! — громко кричит она, конфетти осыпается на пол, Чанёль вздрагивает от резкого и оглушительного хлопка и чуть ли не падает со стула. С тихим ойканьем он сонно потирает глаза и смотрит на Рёвон так, словно она лишь часть его сна. — Прием-прием! Земля вызывает Пак Чанёля, хэй!

Чанёлю удается сбросить с себя остатки сна, и он удивленно смотрит на раскрасневшуюся и растрепанную от бега Рёвон, что стоит посреди его кухни с хлопушкой в руке и смотрит немного виновато, пусть и радостно: не может позволить себе испортить ему настроение.

— Рёвон? — хрипит Чанёль, отлипая от стола и наконец осознавая.

Ян Рёвон стоит прямо здесь, запыхавшаяся и взволнованная. Не в далеком Шанхае, а тут, в Сеуле, а конкретнее — совсем рядом. И улыбается ему.

— Извини, я без торта, а еще я опоздала, потому что этот дурацкий самолет…

Чанёль встает так резко, что Рёвон замолкает не в силах уловить его настроение, и заключает ее в тугое кольцо своих больших и горячих рук. Утыкается носом в макушку и шепчет:

— Подумаешь — без торта. Мне тебя хватит.

У Рёвон дыхание перехватывает от его тихого голоса и того, что по коже табунами бегут мурашки. Его объятия сегодня иные, не такие, как обычно. Словно немного отчаянные. Так и есть. Просто Чанёль сегодня обязательно решится.

— Я не могла не приехать, — отвечает она. — Будь я даже где-нибудь в Африке. Это ведь твой праздник!

— Я ждал волшебства.

Рёвон улыбается ему в плечо. Кажется, она и правда персональный Санта, а Чанёль все еще верит в чудеса.

— А вообще! Дай мне совершить обряд!

Рёвон отходит на шаг и под его веселым взглядом хватает за уши. Тянет изо всех сил и упорно считает. Даже если Чанёлю будет восемьдесят четыре, она обязательно сделает это. Потому что его лицо в этот момент самое очаровательное в мире: он жмурит глаза, широко улыбается и смеется, как лошадь. Громко, так, что посуда дребезжит у соседей, наверное. Но Рёвон терпеливо считает до двадцати четырех и все тянет и тянет.

— С днем рождения, волшебник!

И только теперь она обнимает его до хруста костей и бешеного стука в груди, вдыхает его запах, от которого кружится голова, и, как и всегда, едва борется со слезами. Просто Чанёль такой теплый и такой светлый, солнечный. Самый настоящий волшебник, который каждый момент превращает в чудо.

— Спасибо, пингвинчик Рёвон!

Рёвон даже до плеча чанёлевского не достает и часто ходит, переваливаясь, как пингвин, поэтому эта кличка теперь принадлежит ей. Чанёль обнимает ее в ответ еще крепче — в голове все путается. Хочется стоять так столько, сколько Чанёль позволит, обнимать его, чувствовать тепло и дышать-дышать-дышать им.

— Ты меня не поцелуешь? — наглеет Чанёль — Рёвон всегда целует его в обе щеки и еще тычет пальцем в ямочки. А сегодня не спешит.

Она отстраняется, уже чувствуя тихую пустоту внутри, но затем приподнимается на носочки и почти целует в подставленную щеку, как Чанёль поворачивает голову и совсем нагло и довольно звонко чмокает ее в самые губы. Рёвон застывает, распахивая глаза и видя перед собой чертовски радостное лицо Чанёля: словно он сделал какую-то мальчишескую придурочность и теперь спешит похвастаться.

— Поцеловал! — заканчивает Чанёль, а потом, пользуясь удивлением и растерянностью подруги, чмокает ее еще раз: смелее и дольше.

Рёвон ошарашенно стоит на месте, не зная, как на это реагировать. Чанёль не пьян, не болен, его не лихорадит. Но улыбается он по-кошачьи — довольный до жути, словно наелся сметаны. А еще целует зачем-то. И ноги у Рёвон подкашиваются, мутит, словно вино в голову ударило, и Ян просто крепче цепляется за руки Чанёля, все еще радостно ухмыляющегося.

— Что это было? — голос сиплый от волнения, а во рту пересохло.

Чанёль пожимает плечами, пытается спрятать улыбку в горле свитера, а потом просто тянет Рёвон обратно в прихожую, одевается и ведет ее вниз, пока она потерянно следует за ним и ничего не понимает. По традиции вообще-то прогулка, а она тут допрос устроила. Чудачка.

Рёвон сверлит его затылок взглядом и явно ждет объяснений, потому что бабочки внутри бьются об ребра. Но вместо этого Чанёль в лифте поворачивается к ней и спрашивает:

20.04.2017 – 24.04.2017
№23 в топе «Гет по жанру Любовь/Ненависть»
№37 в топе «Гет по жанру Учебные заведения»
№45 в топе «Гет по жанру Юмор»
25.04.2017
№13 в топе «Гет по жанру Любовь/Ненависть»
№23 в топе «Гет по жанру Учебные заведения»
№31 в топе «Гет по жанру Юмор»
№49 в топе «Гет по жанру Романтика»

В данной работе Гермиона и Рон НЕ вместе!

Идея пришла как-то неожиданно, и пока не убежала от меня, я решила воплотить её в жизнь^^

Неужели после войны она решила, что они станут лучшими друзьями, будут собирать любисток в Запретном лесу и перестанут донимать друг друга на Защите от Тёмных Искусств?

Но он должен был проявить хотя бы малейшую часть своего аристократического уважения и напрочь отвергнуть предложение.

Конкурс поцелуев ради благотворительности.

Она была рада, что в Хогвартсе появились мероприятия, которые помогают нуждающимся людям и животным, пострадавшим после войны. Благотворительность — это всегда прекрасно. От одного этого слова в её сердце рождалась любовь и тепло.

Но не таким же способом!

Как директор МакГонагалл смогла принять это предложение, да ещё и сама выдвинула кандидатуру — Гарри Поттер и Драко Малфой. Теперь Гермиона усомнилась в рассудительности директора. Ладно Гарри, он был героем войны, и она знала, что каждая вторая девочка хотела бы оказаться на месте Джинни. Как Джинни смогла позволить ему это, да ещё и купила блеск для губ с черничным вкусом.

Пускай будет Гарри, но Малфой…

Заносчивый засранец, который в последний момент перешёл на сторону добра и стал любимцем многих девушек.

Она нервно расхаживала по коридорам в поисках того, кого будет целовать большая женская половина Хогвартса.

Её просто раздражал этот факт, хотя она сама не понимала, почему.

При упоминании о нём она невольно рассердилась. Нужно держать себя в руках, нервные клетки не восстанавливаются, в конце концов. Но что-то в ней всё равно менялось, и она ненавидела себя за то, что не могла это контролировать.

Сегодня утром она подорвалась с кровати и помчалась в Большой Зал, чтобы выплеснуть на него своё недовольство и вбить в светлую тупую голову, что это не правильно и не отвечает ни одному закону морали. Она чуть не проглотила свой завтрак вместе с тарелкой!

Случайно заметив Малфоя, спокойно стоящего в конце коридора на третьем этаже, она пулей полетела к нему, размахивая руками при каждом шаге. Злость так и сочилась из гриффиндорки.

— О, вот где ты, мистер «я готов всех целовать», — она бросила уничтожающий взгляд на неизвестную ей девицу из пуффендуя, и та, закатив глаза, подмигнула Малфою и ушла.

— И тебе доброе утро, Грейнджер.

— Если теперь это утро и правда доброе, — слизеринец про­дол­жал удивлённо смот­реть на раскрасневшуюся гриффиндорку, и на его гу­бах по­каза­лась сла­бая улыб­ка. — Я догадываюсь, почему у тебя такое прекрасное настроение. Ждёшь не дождешься, когда все эти хогвартские губища набросятся на тебя, правда?

Эти сло­ва зас­та­вили пар­ня от­ме­реть, сбро­сив с се­бя оце­пене­ние.

— Какая муха тебя укусила, Грейнджер?

— К мадам Помфри. Я попрошу её выбить эту дурь из твоей головы, — в подтверждение своих слов она схватила его за рукав мантии и потащила прямиком в больничное крыло.

— А мне дадут за это леденец?

Она громко фыркнула, на что он только усмехнулся.

— Я знаю, в чём проблема, Грейнджер, — он ждал, что она что-то скажет, но Гермиона продолжала тянуть его с ровной, как струна, спиной. — Ты ревнуешь.

Слова пронеслись перед глазами и жгли устрашающим смыслом.
От такого неожиданного заявления она тут же остановилась, и развернулась к нему, сильнее сдавливая мантию в кулаке. Он сверкнул своей убийственной улыбкой, и она едва успела быстро отвернуться, как её щёки вспыхнули.

— Поэтому ты ворчишь? — в серой радужке его глаз явственно блеснул триумф. — Признай, Грейнджер. Я чертовски сексуален и полностью подхожу под твой типаж.

Она вновь повернулась к нему и взглянула ему в глаза, тут же покраснев, быстро отведя взгляд в сторону.

Гермиона очень старалась сдержать румянец на щеках, дрожащим голосом начала:

— Ты мерзкий, самовлюбленный и заносчивый засранец. Не льсти себе, — она скрестила руки на груди, чтобы казаться смелее, чем чувствовала себя на самом деле.

— Я тебе нравлюсь, — Гермиона поджала губы и устремила на него прямой, чуточку настороженный взгляд.

Ноги превратились в желе от услышанного.

— Нет! — туповато повторила она. Сердце забилось ещё сильнее и, казалось, его стук слышен во всех уголках коридора.

— Ладно, — произнёс Драко после небольшой паузы, — я откажусь от участия в конкурсе, если ты меня поцелуешь.

Гермиона вздрогнула, стараясь сдержать свой стыд в руках, и быстро поправила выпавший из небрежной косички локон.
Бровь Малфоя вальяжно приподнялась, а на губах появилась хитрая улыбка, от которой ждать чего-то хорошего было по меньшей мере бесполезно:

— Я лучше жабу поцелую!

Возможно, она бы смогла уловить на лице Малфоя какую-то эмоцию удивления, если бы он быстро не развернулся и под её пристальным взглядом не направился в обратную сторону.

— Сказать МакГонагалл, что я согласен принять участие.

Она вдруг поняла, что он не дал ей точный ответ, а почему-то тянул, и эта улыбочка…
По её телу пробежала холодная дрожь. Она сжала кулак, что костяшки пальцев тут же побелели.

— Малфой?! — он обернулся через плечо с таким видом, словно знал, что с секунды на секунду она его позовёт. Его взгляд торжествовал, а на губах появилась та самая хитрая ухмылочка, от которой по спине побежали мурашки.

Она пообещала себе умереть после этого. А потом быстро, всего в несколько шагов сократила между ними расстояние, наклонила своё лицо к его лицу и дотронулась кончиком носа до щеки, вдохнув аромат его кожи.

Гермиона мгновенно залилась краской, сердце пустилось в бешеный ритм танца, дыхание участилась. Лёгким катастрофически не хватало воздуха. Малфой дотронулся кончиком пальца к её нижней губе, медленно проведя по ней. А затем коснулся тонкой линии губ, оставив робкий, но до жути сладкий поцелуй. Такой желанный и до боли запретный.

Это длилось всего несколько ничтожных секунд, после чего она отстранилась от него, и под внимательным взглядом парня побежала по коридору, чтобы скрыться от этого…позора?

В груди продолжали взрываться фейерверки — то ли от долгожданного поцелуя, то ли от осознания, что кроме неё его никто не будет целовать.

Есть люди, которые жёстко привязаны к земле: проблемами, заботами. А есть те, кто словно прожил целую жизнь где-то далеко, например, на Марсе до того, как эта планета превратилась в бездушный камень. Мне повезло встретить такого.

Ты поцелуешь меня? Нет, тебе нельзя. И я это знаю. Это знаешь ты. Можно только сказать: «Твоя улыбка фантастическая». И ты говоришь. Я же в ответ молчу и продолжаю тонуть в твоих глазах. Что это за синева? Разве бывают глаза такого цвета?

… Я помню нашу первую встречу. Нас знакомят общие друзья. Но я заметила тебя еще до того, как нас официально представили. Да, ты заметен: твои длинные волосы, косуха. И вот ты подошёл и бросил взгляд на меня. Ты смотрел так, будто ты не из этого мира, словно видел и не видел меня одновременно. Твои глаза – это бездна, в которую неизбежно падает каждый (или только каждая?), кто заглянет.

– Кто ты? – всем естеством вопрошала я.

Сомнений в твоей связи с космосом, а значит, и творчеством у меня не было. Ты поёшь, играешь на гитаре, сочиняешь. О да, творческие люди всегда притягивали меня, заставляя восхищаться, но ты – нечто особенное. Я не слышу чего-то уникального в твоём голосе, я не схожу с ума от твоих песен. Но я вижу космос в твоих глазах и хочу быть рядом. Взорвите весь мир, чтобы мне никто не мешал! Чтобы я сидела напротив тебя и завороженно смотрела.

Прошёл будто бы век, и мы снова встретились. Это была чья-то свадьба, все пили-гуляли, кричали тосты, а ты сел рядом со мной:

– Вот с кем я хотел поболтать!

Мы так и просидели вместе: ты и я в глубоких креслах огромного, празднично украшенного зала, в глубинах собственных душ. Ты рассказывал о том, что жизнь где-то за пределами нашей галактики непременно существует, что инопланетные существа посещали нас, ведь тому слишком много доказательств, а мы почему-то отказываемся в это верить. Почему же – я верю, ведь ты сидишь передо мной.

weheartit.com

В тот день ты был странный. Мне казалось, что ты уже «улетел» (видимо, просто глотнул лишнего), но из последних сил держался за Землю. Тогда я подумала – каким дуралеем ты стал, может быть, просто разочаровался в жизни на нашей планете?

Тебе действительно было грустно, как-то тоскливо, и ты вылил эту тоску на меня. Как будто это я всё так устроила на Земле, будто бы я виновата в твоём одиночестве.

Сейчас ты другой. Я заметила это почти сразу. Спустя очередной «почти век» ты подошёл ко мне (на этот раз нас связал чей-то день рождения) и снова сел рядом.

– Здравствуй, дорогой ты мой человек! Как ты?

– Здравствуй, – улыбнулась в ответ я.

Ты стал уверенней, смелей. Годы сделали своё дело: теперь ты меньше витаешь в далёких мирах, больше размышляешь. У тебя короткие, крепкие пальцы, ты стучишь ими по столу, толкуя о Вселенной, о возможностях каждого строить свою судьбу, ежедневно творить чудеса силой собственного разума. Я киваю в такт каждому удару, но не слышу тебя. Я вижу, я чувствую, как эти пальцы скользят по моему телу, ласкают талию, спускаются к бёдрам. Твои глаза и губы слишком близко, я слышу твоё дыхание. Мне страшно оттого, что ты сейчас услышишь моё сердце: оно бьёт в набат так, что мне непонятно, почему все вокруг ещё не оглохли.

– Почему ты больше не играешь?

– Я разочаровался в музыке. Точнее, в людях, которые думают, что они понимают в ней хоть что-то.

– Теперь я останавливаю время.

– Это легко: я фиксирую отдельные мгновения и переношу их на карточки.

– Очень подходящее для тебя дело.

– Я и тебя оставлю в памяти Вселенной, – ты кладёшь свою ладонь на мою, я вздрагиваю.